Жанр: Драма
Заживо умереть
Потянув выцветшую сумку зубами, Дэззи вопросительно взглянула на меня своими блестящими карими глазами. Потрепав собаку по шерстке, я подобрал выкатившиеся из сумки финики и закинул их обратно. Путь предстоял неблизкий, к соседнему селению. Там как раз заложили фундамент новой мечети. К тому же в оазис накануне прибыл некий святой отец из католической миссии, находившейся в двух днях пути отсюда. Он отчего-то решил, что должен взглянуть на меня своим не затуманенным взглядом. Наверное, загорелся желанием направить на путь истинный. Об этом мне поведала Тума. Местная. К тому же на прошлой неделе я слышал, как она жаловалась, что к ее старику опять по ночам приходит темный даджал…Я понимал, что старик Кудама явно опять слегонца обкурился, но Туме об этом рассказать не мог.читать дальше
Нетерпеливо тявкнув, Дэззи бухнулась боком о дверь, словно оперлась на нее, и, высунув свой длинный розовый язык, тяжело задышала.
Не спорю, было действительно жарко. Приоткрыв дверь, слегка прищурился. Солнце уже было довольно высоко и нещадно жарило. Здесь, в горной тени, это еще не так ощущается, но, если выйти на открытую местность, появляется чувство, что ты один из вечных каторжников Божественной комедии Данте Алигъери. Правда, дурацкое сравнение…
Все же, набрав полные легкие воздуха, я переступил порог и запер за собой дверь. Кряж, у подножия которого и стояло мое жилище, отбрасывал на землю причудливую тень, разлившуюся по пустыне, словно исполинское чернильное пятно.
Пока я думал непонятно о чем, Дэззи успела отбежать метров на сто и теперь ожидающе смотрела в мою сторону, махая длинным лохматым хвостом, словно метелкой. Стройная, достающая в холке мне почти до бедра, янтарно-желтого цвета — она была просто неподражаемой псиной со своим извечным пониманием и непримиримостью ко всему новому. Порой она даже напоминала мне кое-кого.
Отогнав прочь эту мысль, я тронулся в путь. Собака то кружила возле меня, то отбегала далеко вперед, то замирала у очередного холмика или ямы, возбужденно принюхиваясь.
Присвистнув, я отвлек ее от выискивания очередной добычи. Вскоре станет жарче, потому не стоило задерживаться здесь.
Разочаровано махнув хвостом, Дэззи поплелась за мной. Она понимала и поднырнула мордой под мою ладонь, словно требовала платы, за столь кощунственное игнорирование ее желаний. Почесав ее за ухом, ускорил шаг и вскоре вышел к обрыву. Вниз, почти что из-под моих ног, каменной волной убегала единственная здесь тропа, за сотни лет отполированная до блеска несметным количеством человеческих ног. Передо мной каменным морем простиралась пустыня. Воздух дрожал и переливался над ней, словно от огня, но это была всего лишь иллюзия, как неоперившаяся птица, мираж далекого океана. Мне кажется, я до сих пор чувствую его соль на губах. Воспоминание не из самых приятных, да и ставшее не нужным за столько лет.
Оазис, к которому я шел, находился далеко на горизонте, он был разбит вокруг Бурлящей Воды — источника, бьющего здесь ключом с незапамятных времен.
Как говорил один местный старик: «Кровь то от Нун, Тефнут благодать. Да будет так…»
— Дэззи! – позвал я, привычно ступая на тропу и, наконец, спускаясь вниз.
Каждый раз, спускаясь в эту жаркую долину, я невольно чувствовал на себе дыхание ее величества Приключения. Сердце начинало колотиться быстрее, на сознание накатывало то дивное возбуждение, когда ты стоишь в преддверии тайны. Был ли жаркий день, чарующая ли россыпями звезд ночь, я чувствовал, что вплотную приближаюсь к разгадке. А дальше, словно наваждение, я ошибался дверью ведущей на задворки этого мира. Я начинал видеть то чего не должен видеть человек, я начинал знать вещи, которые не принято знать.
От этого становилось и тягостно, и радостно… Ибо я не понимал, наткнулся ли случайно на эти знания, или Бог сам открыл передо мной путь к познанию.
Признаюсь, я пытался исчезнуть. Сбежал к этому горному кряжу подальше от людей, чтобы не будоражить и не волновать устоявшийся порядок их жизней.
Камешек совсем некстати укатился из-под ноги, уволакивая меня за собой. Не успев закричать, я повис над обрывом, слыша, как трещит ткань над головой и рычит Дэззи. Она успела ухватить меня зубами за одежду и теперь медленно съезжала с тропы под моей тяжестью. Мне даже показалось, я вижу, как ее лапы скользят по камню. Но я, естественно, не видел этого.
Ухватившись за уступ руками, выкарабкался на ровную поверхность и, тяжело дыша, взглянул в небо. Собака что-то проскулила и, опустив голову, уткнулась носом в свои лапы…
В кровь содрала, понял я, внимательно рассматривая ее. Одного когтя явно не хватало, да и подушка на лапе кровоточила. Погладив ее по голове, я уже полез за сумкой и теперь только понял, что та улетела вниз…
Жаль. Там был платок…
В конце концов, вернувшись домой, продезинфицировал Дэззи искалеченный палец, перевязал лапу и отправился в путь один. Я не особо сентиментален и вряд ли нянька кому-то, но, думаю, поступил правильно.
Самочувствие было препаршивым. Честно говоря, второй раз за день спускаться по этой тропе после произошедшего было страшновато. Я все еще переживал то волнение, пленившее меня после неудачного падения. У меня даже возникло желание преодолеть спуск ползком на заднице. Я невольно усмехнулся, едва ли найдется тот, кто осудит меня за эту слабость. Болтать ногами над пропастью — занятие не из веселых и явно не из ряда эзотерических способов познания себя, как конструктивной детали мира, типа Инь и Янь.
Хотя в такие моменты, когда чувствуешь на себе дыхание преисподней, кажется, что перед тобою действительно открываются эти самые дороги познания простых истин. В этом плане я был в некотором роде уникален. Я знал их, жил ими, наслаждался каждым мгновением. Чего не знал, так это кто я такой на самом деле. Это не вопрос философского уровня и не вопрос, адресованный истинно верующим. Я действительно не знал. Свалившись с тропы, отчетливо осознал это... Или вспомнил, что не помню ничего? Хех… Если бы Тума услышала эти самокопания, она бы сказала, что я наконец нашел свой истинный путь, обрадовалась и, скорее всего, опять бы попыталась вручить мне тот старый пожелтевший конверт. Мол бери, загляни... это твоя память там, внутри.
Соль в том, что мне не нужна была эта память. Просто не хотел знать, кто я такой и каким чудом здесь очутился.
* * *
Старик Кудама, как всегда, восседал на своих подушках и дымил, зажав мундштук в зубах. Маленький, грузный с мелкой блестящей проплешиной на голове и извечно задумчивыми темными глазами. Он мог прошибить насквозь взглядом. Мне порой даже казалось, что это взгляд не обычного человека, а властителя, привыкшего держать весь мир в узде.
— А… пришел-таки, — приветственно махнул он рукой, приглашая присесть рядом. Это было в его характере. За те двенадцать лет, что я знаю его, эта привычка ни разу не изменилась. Он протянул мне мундштук от кальяна, и я так же привычно отказался.
Это наше поведение было уже из ряда обычая, сложившегося за долгие годы нашего общения.
По-правде говоря, кроме него и его дочери я почти ни с кем не общался всерьез. Те люди, которые толпами шли ко мне, здесь вообще не в счет. Они все были для меня безлики. А ту судьбу, которую я видел для них, они могли с таким же успехом повернуть вспять и назвать меня лжецом.
— Ты как всегда являешься подобно самуму, — протянул старик, причмокивая.
— Так же неожиданно? — я не удержался и все же слегка съязвил. Кудама ответил с той неповторимой кривой усмешкой, которая присуща людям бывалым.
— Так же не прошен и опасен, — пояснил он, наверное, его позабавило мое удивление. В конце концов, он даже хохотнул, — вчера я имел неосторожность столкнутся с кафиром.
— Священник, — понял я.
— Да, — кивнул он. Зашла Тума с подносом и посудой, и старик сразу же прервался. Женщина осторожно поставила на столик между нами чайник с пиалами и так же тихонько удалилась.
— Пренеприятная личность, — продолжил Кудама, пока я разливал чай. —В отличие от тебя, — указал он на меня мундштуком, — он даже считает, что правоверные несут на себе число зверя.
Я поперхнулся.
— Он такое сказал? – честно говоря, мне не верилось.
— Он не только это сказал, парень, — мягко улыбнулся старик и, слегка подавшись вперед, прошептал: — Он искал тебя, утверждая, что сам дьявол движет тобой.
— Дьявол? — все же я решил отставить чай в сторону, рискуя опять подавиться от удивления.
— Он спрашивал, ты ли ложный мессия, Аль-Масих ад-Даджаль? — последнее он буквально шептал мне на ухо, а я с замиранием сердца понимал, что это отнюдь не доверительная беседа.
— Я думаю, он обознался, — взглянул я старику в глаза, — я не мессия.
— Но люди идут к тебе с вопросами и получают ответы, — заметил старик Кудама, — да и моя дочь не брезгует твоими советами, я не прав?
Что я мог сказать? Лишь развел руками. Мужчина задумчиво нахмурился, продолжая курить. Дым был ароматным, слегка дурманящим. Я бы хотел поговорить в других условиях, но вряд ли этот человек согласился бы. Уж очень он любил это занятие.
— А что вы ему ответили? — решил я поддержать беседу. Он впервые улыбнулся и хлопнул меня по плечу:
— На все воля Аллаха, разве я не прав?
Я не любил ходить куда-либо один. Дэззи всегда сопровождала меня. Мне даже казалось, эта собака мой негласный ангел-хранитель, что она сегодня успешно доказала.
Тума, как обычно, завернула мне своей стряпни в мешок. Дома она всегда была молчаливой и стыдливо прятала глаза. Поблагодарив, я уже собирался покинуть их, когда ее отец окликнул меня и позвал за собой. Естественно, что я пошел. Невежливо отказывать хозяину.
— Я был груб, — тихо начал Кудама, когда мы зашли в небольшую комнатку. Здесь он проводил много времени, это буквально чувствовалось. Мне казалось, вся мебель, книги, документы, даже старый глобус пропитались теми травами, которые хозяин постоянно курил.
Подойдя к письменному столу, он вытащил знакомый мне конверт и бросил его на столешницу.
— Почему о его содержимом знает пол оазиса, а тебе не интересно? — раздраженно прошептал он. Его глаза даже заблестели от злости.
— Потому что, если я забыл, значит, так было надо, — я был непреклонен.
— Эх… дите ты… — разочаровано вздохнув Кудама и, распечатав конверт, высыпал содержимое на стол. Я неожиданно поймал себя на том, что отвернулся.
— Дите и есть дите, — продолжал он. — Дай хоть раз тебе помочь…
— Мне не надо, — я просто перестал его слушать. Стало неуютно. Не хотел я, может даже боялся вспоминать. Но память сама взрывалась во мне яркими образами прошлого… подобно тому воспоминанию об океане и соленом привкусе на губах…
* * *
Священник, которого Кудама не брезговал каждый раз называть кафиром, повстречался мне на обратном пути. Я заметил его на краю оазиса, уверенно шагающим в сопровождении местного мальчишки в сторону возвышающегося на горизонте кряжа. Трудно было не заметить его вызывающе черные одежды с накрахмаленным белым воротником. Святой отец, видимо, в дань путешествию, был не в сутане а в брюках и плотно застегнутой рубашке.
Завидев меня, мальчонка замахал руками и начал что-то возбужденно рассказывать отнюдь не старому мужчине. Тот остановился и, повернувшись в мою сторону, ждал, пока мы не поравнялись.
Честно говоря, я предпочитал пройти мимо него. К сожалению, он окликнул меня так же, как доселе окликали меня десятки людей здесь.
— Эй, парень… скажи мне…
Я повернулся чисто по привычке, потом напомнил себе, что я человек, а у человека должно быть имя…
— У тебя есть имя? — закончил он свой вопрос и я уставился на него не находя ответа.
— У каждого есть имя, — пожал я плечами и ускорил шаг. Только не хватало мне любопытного миссионера на мою голову.
— Мсье Пахет, может все же уважите меня своей благосклонностью? — заявил он на французском и я с удивлением осознал, что понял его. Невольно остановился и обернулся.
— Мсье Пахет, — он трусцой подбежал ко мне и положил ладони на мои плечи, — Господь с вами, вы это понимаете?
Он говорил, а внутри меня вздымалась целая буря чувств… Этот язык, что-то очень родное, похороненное глубоко во мне.
— Я вас не понимаю, — прошептал я на местном наречии и покачал головой, просто соврал: — Не понимаю.
Мальчик, все это время стоявший неподалеку, ухватил мужчину за рукав его рубашки и затараторил на ломанном английском, объясняя, что я не понимаю французский. Хороший мальчик.
— Мистер Пахет, — не сдавался он, переходя на прекрасный английский, — вы меня понимаете?
Я снова покачал головой и поспешил ретироваться. Эта встреча неожиданно стала очень неприятной…
* * *
Дэззи все же умудрилась занести инфекцию. Скулила с самого утра, то и дело пытаясь содрать повязку и облизать рану. Пару раз ей это даже удалось, и мне пришлось надеть на нее намордник. Жестоко конечно, но я не знал, как иначе поступить.
Стоило собрать трав для отвара и серьезно заняться раной. В итоге… я даже нашел свою сумку с треснувшей баклагой и почерневшими измятыми финиками. Теперь их оставалось разве что засахарить…
Видение нахлынуло неожиданно. Образы буквально лились ярким потоком перед глазами, лица, разговоры, события. Ее глаза… Это было трудно удержать в себе. Это всегда было тяжело. Повалившись на землю, я невольно обхватил голову руками. После даже осознал, что кричу неистово, страшно, как не может кричать здоровый человек. Мне грезился океан, словно воплощение самого Нуна. Я видел призрачный девичий стан в соленой воде, обнаженный, едва скрытый, словно сама Тефнут поманила к себе… И эти ее белокурые волосы, которые целовал… как же страстно целовал это тело…
Я долго не мог придти в себя. К вечеру сорванное горло даже начало першить, и я, больной, с раненной собакой на руках, уставившись в окно, пытался понять то, что видел у тропы. Помнил я этих людей, которых узрел по чьей-то неведомой воле? Вел ли когда-либо такие беседы? Прикасался ли к настолько соблазнительному телу?
Порой взгляд тянуло к тем мешковатым штанам, в которых я ходил к Кудаме… Там в кармане был ответ… от которого мне больше не сбежать.
Дернувшись, Дэззи тряхнула мордой и потрусила к своей миске.
— Согласен, — прошептал я, действительно стоило поесть. — А раз ты хочешь жевать, значит выздоравливаешь.
Собака моргнула, уставившись на меня. Наверное, просто не поняла ничего. Мне кажется, я порой отношусь к ней как к человеку и жду от нее человеческих реакций. Но сколь бы не было умным это животное, оно все равно не может понять всего…
В кармане брюк лежало содержимое конверта. Вот прямо сейчас вижу, как Кудама вытряхнул на стол старую электронную сигарету, успевшую за столько лет стать неисправной. Мне явно представлялось, как он поражался диковинке, и как Тума боязливо прикладывала ее к своим тонким губам, пока никто не видел. И я знал, что так было в действительности…
Там же был коробок-конвертик с единственной картонной спичкой. Серы на ней не было, кто-то успел оборвать кончик. На самом же коробке была фотография девицы в недвусмысленной позе и номер телефона. Как говорится: «Рады видеть вас в Амстердаме». Сувенир с улицы красных фонарей. Мне даже не потребовалось напрягать память, понимание пришло само, словно яркий луч, прорезавший кромешную тьму.
И хотя я отвернулся и не видел, что сыпется на стол, некая высшая сила все равно крутила в моем сознании фильм с покадровой съемкой каждого предмета. Словно издевалась надо мной.
Вот обрывок бумаги со следами помады — то что осталось от ее письма. Духи уже выветрились, но их аромат витает в моих воспоминаниях легким цветочным дурманом, никак не ассоциирующимся со слащавостью их обладательницы. А еще календарь за прошедший год… Точнее за тот год, после которого я забыл все… Так, словно я в тот миг прочертил финишную линию под прошлой жизнью.
Я и прочертил… ни сколь не жалея о своем выборе.
С тех пор прошло тринадцать лет. Двенадцать из которых я жил в счастливом неведении и верил, что это плата за дар которым я наделен.
Я ошибся. Я все равно продолжаю видеть то, что не должен видеть… от воспоминаний это не зависит. Как ни печально, в этот момент я наконец понял, что же за видение снизошло ко мне у той тропы.
Стоило ли подготовиться, или пустить все на самотек? Я не знал. Хитрить было не в моем характере. По крайней мере, я так считал последние двенадцать лет. Я ведь честно верил в это.
* * *
К вечеру собаке стало хуже. Я даже обрил лапу, чтобы было четче видно состояние кожи… Как оказалось, лапа подпухла. В результате я отправился охотиться в одиночку. Хотя, какое там охотиться... проверить силки, я не привередливый. Мне любая живность сойдет.
А когда вернулся, в доме уже были они…
— Мсье Пахет, — начал священник, поднимаясь с моего стула. Я не удивился. Я знал, что он явится сюда. Видел. Чуть левее, ближе к кровати стояла Дэйзи. Она сильно изменилась за тринадцать лет. Только белокурые волосы, как и прежде, забавно вились, ниспадая до самого пояса…
Кажется, в ее честь я назвал свою собаку. Почему-то понял это только теперь.
— Поль, — прошептала она, ступая ко мне, но я предпочел оставить все как есть. Мне не нужна ее любовь, как не нужен обрывок письма со следами ее помады. — Ты помнишь меня? — голос из далекого прошлого. Сердце трепещет от этого ее амьенского говора. Как звон серебряных колокольчиков. Я любил ее? Да… любил, когда-то давно в прошлой жизни.
Я покачал головой и на ставшем привычным арабском предложил покинуть мою скромную обитель. Естественно, что они ни слова не поняли, но явно осознали. Дэйзи озадаченно взглянула на священника, и только теперь я заметил, что ее кисть кровоточит. Я даже протянул ей чистую тряпку, чтобы завязала руку. Она расплакалась… и попыталась меня поцеловать…
Значит… это привкус ее слез ранее не давал мне покоя?
Все же я не смог отпустить их ни с чем. Написал им записку. Описал все, что видел у тропы. Если захотят, то переведут. Теперь Дэйзи Пахет стала для меня такой же безликой, как и сотни человек приходившие сюда до нее.
Мне хотелось сказать ей, чтобы не плакала. Чтобы верила, и все сбудется. Хотелось сказать это на родном… Но я не сказал.
Я написал ей в постскриптуме, что главное верить. Верить и жить, не оборачиваясь назад. Ведь время не идет вспять. Мы не можем изменить былое.
Боль забывается. Даже память исчезает из глубин нашего сознания.
Я написал об этом и нисколько не сожалею, что соврал ей в последний раз…
* * *
Дэззи я нашел пристреленной на заднем дворе. Глупышка, напала на людей, рвущихся в мой дом. Вот почему кровоточила рука той женщины…
Плакал ли я? Кто знает… я мог просто забыть об этом, как забыл о прошлом двенадцать лет назад… удобное умение, чтобы заживо умереть…
Словарик:
Самум - знойный сухой ветер в пустынях Северной Африки и Аравийского полуострова. Обычно перед налетающим шквалом самума пески начинают «петь» — слышен звук трущихся друг о друга песчинок. Поднятые «тучи» песка затмевают Солнце. Возникает самум при сильном прогреве земли и воздуха в циклонах и преимущественно при западных и юго-западных ветрах. Ветер несёт раскалённый песок и пыль и иногда сопровождается грозой. Температура воздуха при этом может подняться до +50 °C, а относительная влажность подходит к 0%. Шквал длится от 20 минут до 2-3 часов иногда с грозой. При самуме следует ложиться и плотно закрываться одеждой. В Алжирской Сахаре бывает до 40 раз в год.
Нун – в египетской мифологии первозданный океан, из которого родилось священное яйцо, из которого произошел Ра по гелиопольской легенде.
Пахет – египетская богиня восточной пустыни.
Тефнут – египетская богиня влаги.
Кудама – значение имени : старый; идущий вперед; первый ряд
Тума – значение имени: жемчужина
Кафир – неверный
Аль-Масих ад-Даджаль («ложный мессия») — аналог антихриста в исламской традиции. Его появление, согласно исламскому вероучению, ознаменует те испытания, которые выпадут людям в конце времён перед Концом Света.
Квартал красных фонарей — район города, в котором процветает проституция и другие виды секс-индустрии.
Амьен (фр. Amiens, пикард. Anmien) — город на севере Франции, на семи рукавах реки Сомма. Главный город исторической области и современного региона Пикардия. Административный центр департамента Сомма. Население 136 тыс. жителей.